– Юлия Николаевна, расскажите, как пришли в медицину. Для многих врачей это семейная профессия, у Вас так?
– Нет, в моей семье не было врачей. Но с детства я ощущала в себе сильное желание помогать. Животным – птичкам, собачкам, кошечкам. Людям – хотелось, чтобы близкие не болели, не страдали. Сильный рефлекс на спасение и подтолкнул к мысли идти в медицину.
Утвердилась в том, что могу и хочу, когда в 10 классе попала на День открытых дверей в НИИПК (Новосибирский научно-исследовательский институт патологии кровообращения имени академика Е.Н. Мешалкина), и увидела, как делается операция на сердце в открытом доступе. Поступила на лечебный факультет НГМУ со второго раза. В первый год не добрала 1 балл, но руки не опустила, продолжила бороться за дело своей жизни.
После окончания сразу, не выжидая положенного месяца, отправилась по распределению работать в больницу №3 Советского района, там и осталась в стационаре гастроэнтерологического отделения. Валентина Степановна Пономарёва, заведующая, очень многому нас, вчерашних студентов, научила: неотложной помощи, лечению почечной недостаточности – хронической и острой, реанимационным мероприятиям. Первую реанимацию я именно там проводила – помню фамилию пациента и свои чувства: действовала на уровне рефлекса. Рефлекса на спасение.
Работала в терапии, потом в кардиологии на Пирогова. Трудилась в больнице №9 КСМ Первомайского района – там занимала должность заведующей терапевтическим отделением. На ВАСХНИЛе восемь лет работала врачом-гемостазиологом. В общей сложности мой рабочий стаж – почти 30 лет, из них 2 года отдаю всю себя работе в «Клинике Пасман».
– У Вас внушительный опыт работы в разных медучреждениях, в разных сферах медицины. Наверняка были ещё учителя, уроки, которые запомнились?
– Учителя были хорошие. Софья Семёновна Лебензон – энциклопедически образованный человек, она заложила в нас чистое начало. Под её руководством лечили пациентов, в том числе беременных от токсоплазмоза – волновались за них, переживали, душою болели. Вели палаты с детдомовскими ребятишками. Все нормы человеческой жизни, основные законы через неё к нам пришли. Она, кстати, была очень тактичным человеком: как-то, помню, держали её под руку, а она поскользнулась и чуть не упала. И говорит: «Извините, я вас поставила в неловкое положение». Вот это – настоящая этика интеллигентного человека. В медицине всё это тоже должно присутствовать!
Она же научила, что у врача должно быть ещё одно качество: эмпатия – умение сочувствовать. Человек к тебе только зашёл, а ты уже представляешь, в каком он состоянии, что у него болит, какие могут быть проблемы. Сопереживаешь.
Мои наставники показали: настоящая наука – то, что приносит людям пользу. И они максимально развили тот самый рефлекс на спасение – он у каждого врача должен быть, вопреки любым обстоятельствам. Когда вроде бы помочь нельзя, нечем – ты всё равно обязан спасти человека.
О чём я сейчас говорю? О том, что наша медицина в ряде ситуаций довольно беспомощна. Врачу необходимо протаптывать тропинки, думать головой и изыскивать способы помочь человеку нестандартным способом. Вот, например, у нас недостаточно широкие показания к назначению непрямых антикоагулянтов. Алгоритмы пока не разработаны, в то время как за рубежом проведено исследование Oasis, в которое брали пациентов с перенесёнными инсультами и инфарктами. Об этом нужно знать и назначать лечение, которое порой не вписывается в традиционные трафареты практической медицины.
Но есть и опасность – могут по рукам надавать. И выбор приходится делать между тем, как правильно, и тем, как принято. Я всегда оценивала, назначила ли я бы такое лечение пациенту, если бы он был моим родственником? И если ответ был: «Однозначно», то шла наперекор потоку. Руководство со мной соглашалось, но… просило не делать записи в истории болезни, ведь нужно отчитываться, а это сложно, если работаешь не как все.
– В «Клинике Пасман» согласны с Вашей позицией постановки жизни пациента выше заведенной рутины?
– «Клиника Пасман» – передовая и в этом вопросе так мне близка, что жалею, что не пришла сюда раньше. Здесь нет стереотипного мышления, здесь стараются помочь пациенту всеми способами и ставят здоровье пациента превыше всего. Нужно выйти за рамки – выйдем, нужно сделать невозможное – сделаем.
Клиника является базой НГУ, у нас занимаются студенты 5-6 курсов. Главное для нас – передать им систему ценностей, и, конечно, навыки по гемостазу. Стоит отметить, что гемостаз они знают неплохо – спасибо Зиновию Соломоновичу Баркагану, мне дважды довелось у него учиться. Благодаря ему стали известны ответы на такие вопросы: почему больной с ишемической болезнью сердца попадает четвёртый раз в стационар, какие процессы протекают в его организме? Почему происходят преждевременные роды? Почему случается внутриутробная гибель плода?
– Неужели на такие разные вопросы может дать ответ анализ состояния одной системы – гемостаза?
– Понимаете, гемостаз – это основа и вершина всего. Он объединяет и акушерство, и гинекологию, и терапию, и детскую практику. Такие разные заболевания, как муковисцидоз у ребятишек, осенняя депрессия у мужчин, болезнь Альцгеймера у стариков – все они объединены нарушениями в системе гемостаза.
Или вот: у пациентов после 40 лет операции должны проводиться под контролем гемостаза. Особенно на тазовых органах, богатых биологически активными веществами: на предстательной железе, матке – всё это операции, требующие профилактики тромбоэмболии. Ведь тромбообразование – бич нашего времени, смертность от него перешагнула онкологию.
Гемостаз – это стык науки и практики, точка сборки разных сфер медицины, обширная, всеобъемлющая область. Поэтому я ушла в гемостаз из практической медицины, хотя до позапрошлого года продолжала много работать на дежурствах в терапевтической неотложной помощи.
– А может ли врач делать какие-то выводы без предварительного исследования гемостаза?
– Гемостаз – это равновесие между свёртывающими и противосвёртывающими механизмами. Когда делаем анализ, мы задаем вопрос природе – какие нарушения этого баланса есть? Опытный врач может по каким-то клиническим эквивалентам заметить смещение равновесия. Например, изменились тоны сердца, кардиограмма, предсердный комплекс стал другим, появилась одышка даже в состоянии покоя. Если всё это идёт параллельно, можно предположить, что сдвиги есть.
Мне приходится маму лечить, ей 82 года, жестокая сердечная недостаточность. Живёт она в сельском районе, контроль далеко – не каждый раз возьмёшь кровь на анализ, поэтому порой приходится действовать инстинктивно. Работает рефлекс на спасение и детское горячее желание вылечить родного человека.
– Кто Ваши пациенты в «Клинике Пасман»?
– В основном, женщины детородного возраста – это связано со спецификой клиники. Есть непростые пациентки, вынашивающие сложные двойни, есть те, кто прошёл неудачные ЭКО. «Клиника Пасман» делает огромное дело – решает проблему рождаемости. Ведь счастье материнства – главное в жизни женщины. Поэтому с первого дня проведения ЭКО мы стараемся предвосхитить изменения, которые могут привести к осложнениям. По одному-двум показателям можно судить: вот, например, показатель D-димер – результат растворения свежих тромботических масс. Если он повышен, значит, существует хотя бы один сосуд, в котором тромб. Методика очень точна.
Иногда работаю с детьми. На ВАСХНИЛе я трудилась при онкогематологическом центре, там у меня были детишки с наследственными нарушениями и острыми критическими ситуациями при лечении лейкозов, гемобластозов. И хирургические больные там были. Здесь, в «Клинике Пасман», тоже порой работаю с гемостазами пациентов, поступившими от хирурга, с тромбофлебитами, или пришедшими от невропатолога – после перенесенного инсульта, с предынсультными состояниями.
– Как организован процесс работы врача клинической лабораторной диагностики?
– Пациент сдаёт анализ, кровь немедленно поступает в лабораторию, лаборанты проводят необходимые тесты. Я сама время от времени занимаюсь тестами. Но, в основном, работаю с данными – расшифровываю анализы.
Напрямую с пациентами сейчас работаю редко. Вопрос личных консультаций встаёт время от времени, но регулярной потребности нет. Ведь если открыть обширные гемостазы пациентов «Клиники Пасман», то человек обозначен так явно, что не нужно его осматривать, чтобы понять, в каком состоянии он находится. Анализ состояния системы гемостаза покажет и предпосылки, и нарушения, и грядущие осложнения. Все эти данные я сообщаю врачам, ведущих этих пациентов. Но выдаю не сухие цифры, а описываю ход мыслей, используя навыки клинического мышления и практический опыт. Составляю полную картину, даю рекомендации по лечению, рекомендую профилактику, когда ряд показателей предупреждает об осложнениях.
– Делает ли «Клиника Пасман» что-то уникальное в анализах состояния системы гемостаза?
– Мы пользуемся редкими ядовыми тестами: анцистродоновый и лебетоксовый тесты происходят с участием яда змей. Лебетоксовый тест – это яд гюрзы. При замедлении свёртывания крови в этом тесте можно догадаться, что у женщины либо большое количество антител циркулирует в сыворотке крови, которое бьёт рикошетом по ребёнку, по внутренним органам и структурам (это называется волчаночный антикоагулянт), либо у неё больная печень. Этим тестом можно рано выявить гепатит, протекающий в скрытой форме. Есть и третья причина нестандартной реакции – лечение препаратами, которые могут давать осложнения на печень: статины, дезагреганты и т.д. Такие препараты, бывает, вызывают лекарственный гепатит, и тест поможет выявить нарушения в организме ещё до того, как ферменты повысятся и начнётся растворение клеток.
Анцистродоновый тест – яд щитомордника – говорит о предрасположенности к кровотечениям либо сигнализирует о низком содержании фибриногена. Точную причину нам, как и в предыдущем случае, покажут подтверждающие тесты.
Раньше мы делали эхитоксовый тест с ядом эфы, он выявлял склонность к сгущению крови и образованию тромботических масс, но сейчас препарат не выпускают. Ждём, когда начнут его производить.
Ядовые тесты позволяют проводить раннюю диагностику многих патологий. При этом они простые, быстрые и, на мой взгляд (говорю как врач), красивые. Нужна лишь капелька плазмы крови и капля разведённого змеиного яда – смешиваем, ставим на водяную баню, засекаем время, смотрим сгусток. Работаем вручную – раствор препарата безопасен для человека, но слишком летуч и может нарушить время свёртываемости тестов, идущих по соседству в аппарате.
– Что для Вас самое сложное в работе?
– Если говорить об эмоциональном аспекте, то работу люблю, она приносит огромное удовлетворение. Для меня она жизнь, не меньше.
Если говорить о технической стороне, то «Клиника Пасман» максимально облегчает мои задачи, предоставляя совершенное оборудование. Здесь доступны самые современные аппараты – агрегометр Chrono-Log и коагулометр Sysmex – такой техники ни в одной из больниц, где я работала, не было.
Сложна для меня, наверное, разработка новых методик. Сейчас «Клиника Пасман» трудится над методикой анализа, которая будет давать ещё более точные результаты. Это шаг вперёд, и дорогу мы нащупываем сами. Но эта сложность – в удовольствие. Ведь мы делаем то, что никто не делал, творим будущее, помогая людям.
– Благодарю за беседу!
